Рогожка и Владимирка — край старообрядцев и каторжан

Екатерина II была заинтересована в поддержке старообрядческого купечества, обладавшего «великими промыслами». В 1762 г. она издала манифест, приглашавший селиться в России людей всех «наций», «кроме жидов», а также призывавший вернуться на родину всех русских беглецов. Под «беглецами» подразумевались зарубежные староверы, прежде всего жители богатых и многолюдных слобод Ветки в тогдашней Польше (ныне — Гомельская область Белоруссии). «Беглецам» были обещаны льготы: разрешение не брить бороду и носить народную одежду, освобождение на шесть лет от всяких податей. И вот, случилось доселе небывалое: в Москве, под носом высшего церковного и светского начальства «раскольники» создали свой духовный и административный центр с благолепными храмами.

Возник этот центр в связи с трагическими обстоятельствами. Солдаты, возвращавшиеся с очередной русско-турецкой войны, принесли с собой в Москву страшную моровую язву - чуму. В декабре 1770 года в первопрестольной столице началась эпидемия, особенно усилившаяся в марте 1771-го. По рассказу очевидца, «народ умирал ежедневно тысячами»; фурманщики, или, как их тогда называли, «мортусы» в масках и вощаных плащах длинными крючьями таскали трупы из выморочных домов, другие поднимали на улице, клали на телегу и везли за город». По распоряжению графа Г. Орлова, командированного в Москву для организации борьбы с «моровою язвою», все кладбища в черте города были закрыты. Умерших хоронили на погостах подмосковных деревень, в братских могилах.

В числе закрытых кладбищ оказались и два старообрядческих. Эти особые кладбища, известные с 1718 г., принадлежали староверам-поповцам, приемлющим священство. Одно находилось у Серпуховской заставы, другое — у Тверской заставы.

Вместо двух закрытых кладбищ поповцам выделили для захоронения умерших от эпидемии землю в трёх верстах от Рогожской заставы. Ещё в начале ХХ в. на Рогожском кладбище сохранялась общая чумная могила, на которой стоял замшелый обелиск. На нём можно было прочесть, что сие место отведено для погребения умерших от «моровой язвы». Тут же читалось стихотворное описание ужасов мора, оставленное безымянным поэтом и начинавшееся так: В числе множества удручающих смертных скорбей, моровая язва свирепее всех поедает людей, не щадит она младенцев, ни юношей цветущих лет, и самым древним старцам от неё пощады нет…

При учреждении старообрядческого кладбища была выстроена небольшая деревянная часовня во имя святителя Николы. В 1776 г. её сменил более обширный каменный храм. А в 1791 г. с разрешения тогдашнего московского главнокомандующего князя А. А. Прозоровского началось строительство летней часовни во имя Покрова Богородицы. По первоначальному проекту часовня должна была вмещать до трёх тысяч богомольцев, иметь пять глав.

Столь масштабное строительство вызвало возмущение Гавриила - митрополита Новгородского и Петербургского. Он пришёл в ужас от подобной «дерзости» и подал императрице записку, в которой сообщал, что «лютые неприятели государству и государю» «начали строить церковь, превышающую пространством и огромностью Успенский собор, чтобы огромностью сего храма унижать первую в России Церковь в мыслях простого народа». Гавриил предлагал запретить строительство, а «начатую церковь обратить на другие, предписанные законом монархии для призрения бедных или для пользы общественной, установления». Князю Прозоровскому пришлось оправдываться перед Екатериной и срочно «сделать план с одною главою и крестом». Этим объясняется некоторая несуразность архитектуры Покровского собора: гладкий и простой фасад, непропорционально маленькая. С внешней стороны храм напоминает огромный простой дом. Вокруг кладбища выросла Рогожская слобода.

Одним из известнейших старообрядческих священнослужителей того времени был отец Иоанн (Ястребов). С ним связана такая интересная история: в 1812 г., когда Москву заняли французские войска и над старообрядческими храмами нависла угроза разорения, отец Иоанн приказал закопать все ценности на кладбище. Свежие «могилы» были представлены французам как свидетельство начавшейся эпидемии. Захватчики побоялись раскапывать «чумные могилы» и покинули Рогожскую слободу, ничем не поживившись.

А за Рогожской заставой начинался Владимирский тракт - по нему со всей России арестанты, ссылаемые в Сибирь поступали в «Бутырский тюремный замок», отсюда они, до постройки Московско-Нижегородской железной дороги, отправлялись пешком по Владимирке. Поколениями видели рогожские обитатели по нескольку раз в год эти ужасные шеренги, мимо их домов проходившие. «Видели детьми впервые, а потом седыми стариками и старухами все ту же картину, слышали: …И стон И цепей железных звон…

Ну, конечно, жертвовали, кто чем мог, стараясь лично передать подаяние. Для этого сами жертвователи отвозили иногда воза по тюрьмам, а одиночная беднота с парой калачей или испеченной дома булкой поджидала на Садовой, по пути следования партии, и, прорвавшись сквозь цепь, совала в руки арестантам свой трудовой кусок, получая иногда затрещины от солдат. Страшно было движение этих партий. По всей Садовой и на всех попутных улицах выставлялась вдоль тротуаров цепью охрана с ружьями…

И движется, ползет, громыхая и звеня железом, партия иногда в тысячу человек от пересыльной тюрьмы по Садовой, Таганке, Рогожской… В голове партии погремливают ручными и ножными кандалами, обнажая то и дело наполовину обритые головы, каторжане. Им приходится на ходу отвоевывать у конвойных подаяние, бросаемое народом». (так описывает Владимирский тракт Владимир Гиляровский).

А вот, что рассказывают в наши дни: Говорят, что на разных участках шоссе Энтузиастов (то есть бывшей Владимирки) (и в черте города, и за МКАД) на трассе не раз видели страшного бородатого мужика, смахивающего на бомжа: бродит тяжело, «будто цепь за собой волочит», и норовит остановить проезжающий транспорт. Легенда гласит, что это призрак разбойника-каторжанина, загубившего более ста душ и сгинувшего на этапе по Владимирскому тракту «без покаяния и погребения». Теперь совестью мучается: остановит машину и просит: «Простите меня, люди добрые!» Доведется повстречать, быстренько отвечайте: «Бог простит!» — и уносите ноги…